Одна из многих судеб

Память услужливо подсказывает мне сюжеты встреч с ними, фрагменты их незабываемых воспоминаний. Одна из них – старушка из пригородного села Поспелово, в прошлом простая колхозная девчонка, окончившая всего шесть классов в школе, что находилась за несколько километров.
В большой семье Трапезниковых она была пятым ребенком. Понятно, что ей сызмальства была не чужда никакая работа, будь то прополка пшеницы и овса на полях, выращивание лука да уборка созревшего гороха, который в ту пору, как и лен, почему-то не косили.
И все бы в ее жизни шло по привычному руслу, да «только вдруг сорок первый ударил огнем». Солдатским ремнем война подпоясала двадцатилетнюю девушку несколько позже, а в самом начале на хрупкие плечи (не удалась росточком Варюша, всего на полтора метра выросла) взвалила ту работу, которую мужики оставили, уходя на фронт.
– В первую же военную зиму, – вспоминала Варвара Дмитриевна, – нас, девчонок, отправили в Елабугу, на Хлебный городок. Там мы сушили зерно, укладывали его в мешки и на своих плечах таскали в нужное место. Возьмем из дома картошку да хлеба каравай – вот и вся еда на неделю. Домой отпускали только в бане помыться, ночевали в общежитии при заготзерне. А по весне баржи хлебом грузили. Раз нас с напарницей Мотькой чуть не засыпало в трюме. Зерно туда шло самотеком, а мы – молодые, бестолковые, да и силенок маловато было, чтобы справиться с потоком. «Мотька! – кричу. – Задохнемся ведь! Давай гребись из всех сил!» На силу выбрались, еле отдышались потом»
Не раз спасала ее судьба – видно, берегла для еще больших испытаний, каких с избытком выпало на долю этой женщины. В одну из военных зим ее, щупленькую да слабенькую, чуть не задавило деревом на лесозаготовках. Слава Богу, сосна зацепилась за пенек, опять смерть  и миновала.
Не по своей охоте и не для себя заготавливала она вместе с Марией Лукшиной, Ниной Трапезниковой, Анной Кузнецовой и другими односельчанками дрова на торфянике в Малом бору. Топливо нужно было Елабужскому спиртзаводу, продукцию которого тут же отправляли на фронт. А кого пошлешь деревья валить, если мужиков в деревнях – раз-два и обчелся? Опять же их, семнадцати- восемнадцатилетних девчонок.
Снега тогда не то, что теперь – глубокими были, а морозы особой свирепостью отличались, даже сады повымерзли повсеместно. А им, молоденьким лесорубам, от работы жарко было, потому что и передохнуть-то некогда. От Мальцева до Моркваш делянку выпилили обычной пилой, которую теперь «Дружбой-2» в шутку называют, поскольку два человека в процессе задействованы.
– Пилим-пилим, бывало, дерево, а как затрещит оно – в разные стороны от страха разбегаемся. Десятник Борис Петрович придет, а у нас «костры» кругом стоят – сваленные, но не упавшие на землю сосны. Посмотрит он, вздохнет, да и не скажет ничего: какой спрос с девчонок? – в глазах Варвары Дмитриевны то ли грусть, то ли лукавинка, не сразу разберешь.
Многое повидали ее глаза за жизнь, многое. Даже войну, когда глаза девушки неотрывно смотрели на небо, ибо была она зенитчицей. О том, что в армию могут призвать, догадалась потому, что военкомат вместе с подругами направил ее на всеобуч. Оказывается, в сорок третьем году в елабужских Армалах собрали несколько десятков девушек со всей округи и стали обучать их военному делу. В течение десяти дней ознакомили с винтовкой, танковым пулеметом, научили пользоваться противогазом, ползать по-пластунски.
Всю жизнь помнила бывшая фронтовичка те «уроки». Прозвучала команда «Ползи!», а ей свою почти новую манарку до смерти жаль –  одна ведь, единственная одежда для зимы. Только делать нечего: приказ выполнять надо, а манарка та совсем из строя вышла. Потом мать, правда, залатала ее и еще года два сама носила, но было это уже без Вари. Дочери и ее подругам было сказано: «Ждите повестки». А они втайне надеялись, что «раз немцев турить начали, войне скоро конец, без нас обойдутся».
Да только пришлось матери еще раз слезы лить, провожая на фронт вслед за тремя сыновьями еще и дочку младшенькую. Мать Клавдии Лукшиной тоже вещмешок для дочери собрала. Готовились к проводам в доме Любы Гурьевой, что жила в соседнем Ананьине. Бедовые были девчонки, а тут приутихли в ожидании расставания, словно застыли перед неизвестностью.
Из Казани к месту назначения добирались почти месяц. Лишь к Новому году оказались «дома» – на станции Дорогобуж, что на Смоленщине, в помещении без окон и дверей, зато с большой-пребольшой печкой посередине.
Вскоре стали устанавливать пулеметы, долбили мерзлую землю. Наводчиками девчат, понятно, не назначили, они довольствовались ролями помощниц да прицельными были, но в случае необходимости могли заменить не только одна другую, но и парней-наводчиков. От службы на посту их тоже никто не освобождал. Защитить станцию – такая цель стояла перед зенитчиками на первых порах.
А затем их переправили в Польшу, где тоже сменили немало станций. И все время – землянки, землянки, землянки… Только обоснуются в одной – глядишь, опять с места сниматься надо.
В сорок пятом стояли на переправу через Вислу, берегли ее от налетов авиации. «Разбомбят переправу – всех вас в штрафную роту!» – это прозвучало как приказ. Они, бывшие зенитчицы, среди которых и елабужанка Валентина Волкова, что до выхода на пенсию работала в совхозе «Елабужский», нередко встречались потом, вспоминали то время.
После войны пути-дороги их разошлись. Варвара вернулась домой, работала в совхозе, одно время была налоговым инспектором, потом –  опять совхоз. Здесь ей с сыном и квартиру дали, когда сгорел родительский дом.